— Более ничего столь серьезного нет. Впрочем, вот… Есть новости о «Партии прогресса в рамках законности». После их очередного собрания в Москве, партия раскололась. Недовольные умеренной позицией князя Львова создали новую партию, «конституционных демократов». Желают сии господа «иметь парламент, как в Англии, и конституцию».
— А что у англичан конституции нет, они не вспоминают? Или хотят гильотину, как во Франции, — опять разозлился Николай. — За ними следить наистрожайше. Всех записать, учесть и быть готовым передать дело жандармам для арестов и суда. Я им покажу конституцию! Они у меня времена Николая Павловича, как благословенные, вспоминать будут. Ромодановского и Малюты на них нет… Остальные партии что?
— Среди социаль-демократов раскол. Часть хочет легализоваться и пойти на выборы. Остальные — за конспиративную работу и бунт против властей. Следим. Жандармы, по нашим сведениям, тоже. Есть сведения, что даже в центральный орган непримиримых сумели своего осведомителя ввести.
— Сумели — молодцы. Не мешайте, но и сами следить не забывайте. Продолжай…
Российская империя, Санкт-Петербург, Академия Генштаба. Август 1904 г.
Коридоры скромного двухэтажного домика на Английской набережной заполняли офицеры всех родов войск в парадных мундирах. Они по очереди входили в кабинет начальника учебной части, полковника генерального штаба Чистякова. Невысокого роста, с пренебрежительно-насмешливой миной на лице, разговаривающий с офицерами словно с назойливыми просителями, он с первой минуты внушал к себе всеобщую неприязнь. Чистяков давал каждому из поступающих для ознакомления приказ о допущении к экзамену.
На следующий день все поступающие вновь собрались в Академии, для представления ее начальнику генералу Михневичу. В соответствии установленным еще предыдущим начальником офицеров построили в спортзале в шеренги по алфавиту, а не по полкам. Стоявший в первой шеренге Гаврилов спокойно ответил на вопрос генерала о наградах. Впрочем, он заметил, что все держали себя непринужденно и спокойно. Ну да, как провал на экзаменах не означал для них особой катастрофы. Между тем для большинства армейцев результат экзаменов означал возможность дальнейшей карьеры, либо продолжения службы в глухих гарнизонах.
По установленному с давних пор порядку первым был экзамен по русскому языку. Требовалось получить не менее девяти баллов по двенадцатибалльной системе. Оценка складывалась из баллов, полученных за диктант и сочинение. Экзамена по русскому языку особенно боялись, так как было известно, что на нем срезаются не менее пятой части поступающих. Когда всем была роздана бумага, вышел, как он представился, профессор Цветковский и начал внятно диктовать отрывок из недавно изданной книги «Царский гнев» Чарской. Причем каждую фразу он повторял по два — три раза из-за чего Михаилу казалось, что в самом обыкновенном слове таится какой-нибудь подвох. Как в итоге оказалось — не зря. Пропущенный в окончании одного слова мягкий знаки неправильно выставленная запятая уменьшили полученную оценку сразу на два балла, резко снизив шансы. Поэтому, когда после перерыва поступающие снова собрались в той же аудитории, Гаврилов постарался выбрать самую интересную тему для сочинения. А темы были на любой вкус. От «Романтического течения в русской литературе» или вступления «Вступление Наполеона в Москву» до абстрактно-богословской «Помни День Субботний». Подумав, Михаил выбрал тему «Крымская война и ее отражение в литературе и воспоминаниях». Тема была неудобная, поскольку из литературных источников всем были известны только «Севастопольские рассказы» фрондирующего графа Толстого, да вышедшие лет двадцать назад в Петербурге «Закавказские воспоминания» Бороздина. Однако в библиотеке Гаврилова имелась пара довольно редких книг о той войне, изданных в провинциях. И среди них очень интересные «Походныя записки в войну 1853–1856 годов» одного из инициаторов создания музея Севастопольской обороны Алабина, изданные в Вятке. Книгу эту Гаврилов неоднократно перечитывал, начиная с детских лет. Соответственно, мог описать выбранную тему в неожиданном для экзаменаторов ракурсе. И действительно, сочинение его было признано одним из лучших и заслужило наивысшую оценку.
После отсева проваливших экзамены по русскому языку, оставшихся абитуриентов разбили на группы по алфавиту. Теперь поступающие группами сдавали экзамен по математике. Впрочем, Гаврилов прошел его легко, словно на одном дыхании.
На следующий день группа, слегка поредевшая после математики, показывала занание уставов. Целый день абитуриенты переходили от одной черной доски к другой, рисуя мелом на ее поверхности и объясняя описанные в уставе строи и боевые порядки различных родов войск. Михаил легко сдал вопросы по кавалерии и артиллерии, а вот на пехотных вопросах слегка поплыл, неправильно нарисовав ротную цепь. Эта ошибка, впрочем, не сильно снизила его общий балл.
Еще через два дня группа Гаврилова, потерявшая на уставах одного гвардейского поручика, сдавала экзамены по тактике. По элементарной тактике экзамен принимал полковник Орлов, а по общей — полковник Колюбакин. Первый дотошно выспрашивал у Михаила подробности, стараясь подловить на неправильных уставных дистанциях или тактических положениях. При этом он избегал спрашивать по новым наставлениям, описывающим тактические положения, появившиеся в ходе последней войны. Из-за чего Гаврилову пришлось с ним поспорить, доказывая необходимость пулеметных передвижных точек в строю кавалерии. Спор разрешил присутствующий на экзамене начальник Академии, заметивший, что таковые указаны в новом наставлении по тактике кавалерии. После чего Орлов, с чрезмерно восхищенном и слащавом видом, поставил Михаилу высший балл.
У Колюбакина Гаврилов вообще задержался ненадолго. Ему достался вопрос о оборонительном бое. Полковник, очевидно услышавший предыдущий спор, спросил только, какую роль должны играть пулеметы в оборонительном бою. Выслушав краткий ответ Михаила, основанный на опыте боевых действий под Дагушанем, он просто поставил поручику двенадцать.
Два экзамена по иностранным языкам, экзамены по общей истории и географии Михаил прошел, почти и не заметив. Правда, на географии ему пришлось нелегко, поскольку вопросы, на которые требовал ответы автор трудов по военной геграфии генерал Золотарев, нигде не освещались.
Однако в конечном итоге этот изматывающий нервы марафон закончился и поручик Гаврилов был зачислен в слушатели Академии Генерального Штаба.
Российская империя, Охотск. Сентябрь 1904 г.
Снег скрипел под подошвами новых зимних сапог пары гуляющих, один из которых был очень высокого роста. А второй, отставший на пару шагов, в шинели и при шашке, очень походил на конвоира. Лицо щипали порывы дующего с моря ветра. Но идущий впереди ничего не замечал, погрузившись в размышления. А посмотреть было на что. Вдалеке на горизонте вырастали величественные серо-голубые горы. В сравнении с темными одно- и двухэтажными домами «города» они казались еще больше. Прозрачный северный воздух добавлял картине нереальную четкость. Казалось, стоит сделать еще несколько шагов и попадешь прямо в горы. Но быстро дойти до них не получилось бы никому, на самом деле горы начинались за десяток верст от поселка. Зато идущая пара оказалась на берегу Охотского моря. Из нежно-зеленой воды выступали каменные глыбы, линия прилива четко выделялась на берегу, в воду заступала небольшая скала, поросшая стлаником. И над всем этим царила благодатная тишина…
Впрочем, задумчивость гуляющего на берегу Охотского моря была вполне объяснима. И занимался он этим трудным и непривычным делом уже давно.
«А чем еще прикажете заниматься поставившему на кон все и проигравшему роскошную жизнь человеку в этой немыслимой и непредставимой глуши? Где местные аборигены даже чай пьют с рыбой, а свежие новости и газеты приходят раз в месяц вместе с небольшим пароходом Доброфлота или, немногим чаще, с маленьким корабликом пограничной стражи, гордо именуемым пограничным крейсером. Пить? Даже привычный к гвардейским «проворотам» организм требует передышки. Жрать? Он же не Владимир, который только и живет воспоминаниями о том, что и когда съел. Да и не разъешься на том скудном пособии, которое им положено в ссылке. Двадцать четыре тысячи в год… Нищета и поношение для столь высокопоставленных прежде лиц. Не зря высланный в Среднюю Азию тезка (Николай Константинович, бывший великий князь) купеческими делами занялся. На такие деньги даже ссыльному прожить невозможно. Но Николаше в Ташкенте легче было. А здесь, в этой глуши, чем заняться? С аборигенами водкой торговать на меха? Так запрещено. Да и не умеет он. Это же не кавалерийскую дивизию в атаку послать и не конницей Империи командовать… Отомстил племянник, от всей души отомстил за все хорошее, что он и Владимир для него сделали. Помогали же притворявшемуся глупым и нерешительным царем и советами, и делами. А он в ответ… И не только их. Алексис и Серж еще легко отделались, успели сами уйти. Даже мать не пожалел, Гневная, говорят, так гневалась, что слуги под кровати прятались. И теперь живет у родных, в Дании, как приживалка. А сын и в ус не дует, словно и не родной… Может быть действительно не родной? Есть ведь доказательства, и довольно серьезные, что вместо Ники на престоле сидит его двойник. И множество… Вот только почему он и с Аликс рассорился, уж она-то ни за что не дала бы волю какому-то… Эх, сбежать бы и опубликовать все, что он знает в газетах. Парижских…, — он мечтательно зажмурился, представляя себя на улицах французской столицы. И тут же вспомнил прочитанное недавно в одном из старых описаний сухопутного пути до Охотска. — «Труднее проежжей дороги представить нельзя», — резюмировал путешественник, указывая, что «тракт» всё время шёл по берегам рек или лесистым горам, пересекая каменные россыпи и болота. — «Берега обломками камней так усыпаны, — что тамошним лошадям надивиться нельзя, как они с камня на камень лепятся. Впрочем, ни одна с целыми копытами не приходит до места. Горы чем выше, тем грязнее; на самых верхах ужасные болота и зыбуны, в которые ежели вьючная лошадь провалится, то освободить её нет никакой надежды. С превеликим страхом смотреть должно, коим образом земля впереди сажен за десятью валами колеблется…», — он даже приостановился, представив себе, во что превратился этот заброшенный путь сейчас. — И ведь и морем не уйдешь — не на чем. Те лодки, что у местных имеются все на учете у жандармов, охраняющих ссыльных. Стоит хотя бы одной уйти без разрешения — пошлют весточку беспроволочным телеграфом на курсирующий где-то неподалеку крейсер пограничной охраны… и все, в лучшем случае назад вернут, а в худшем — пропадут беглецы без вести. Да и без учета стражей границы, по такому морю на этих лодочках даже Кирилл отказывается плыть…»